Авиагоризонты ниже плинтуса

Как обычно, начнем с нескольких характерных высказываний для тех, кто хочет ухватить суть разом.

«Академия наук в результате реформ, которые проходили в последние годы, практически разрушена. В прямом смысле этого слова. Академия оказалась ниже плинтуса».

«Сегодня все почему-то занимаются инновациями, а научно-техническим заделом не занимается никто».

«Каждую отрасль в Советском Союзе обслуживал свой государственный научный центр. Их было 68».

«Тот, кто мог выделить нам деньги, сказал: «Я не думаю, что найдется хоть один идиот, который будет выставлять свои персональные данные и фотографии на всеобщее обозрение». Через три года появился «Фейсбук»…»

«Задали вопрос: какое решение обеспечит технологический рывок Соединенных Штатов? И пришли к одной, подчеркиваю – одной технологической программе: создание лопатки нового поколения».

Далее ограничимся цитатами из выступлений заслуженных людей науки, открыто высказавших свое мнение в ходе начавшейся дискуссии. Их слова не нуждаются в комментариях.

Заседание открыл Владимир Гутенев, президент Ассоциации «Лига содействия оборонным предприятиям».

«Реализация стратегии научно-технического развития России должна быть тесно связана с разработкой только что принятой программы цифровой экономики. Это очень важные инструменты, которые с помощью использования современных прогнозно-аналитических моделей и банков информации на основе метаданных позволяют решать очень серьезные вопросы, в том числе и в области оборонной науки. Это конечно не является какой-то большой новостью. Я напомню, что еще 7-8 лет назад была создана рабочая группа под руководством Сергея Владиленовича Кириенко на базе «Росатома» по разработке, производству и использованию промышленностью суперкомпьютеров. Я был тогда его замом и помню первые системные решения по грид-технологиям, по использованию суперкомпьютеров при проектировании самолетов Михаилом Аслановичем Погосяном. Тогда считалось, что 20-30 млн узлов – это очень много».

Андрей Дутов, председатель Комитета по научно-технологическому развитию и прикладной науке, генеральный директор «НИЦ «Институт имени Н.Е. Жуковского».

«Мне кажется, возникла путаница в терминологии. Есть устоявшийся термин еще с советских времен – научно-технический задел. Сегодня все почему-то занимаются инновациями, а научно-техническим заделом не занимается никто. Инновация – это то, что происходит сейчас, а НТЗ – это подготовка к тому, что произойдет в будущем. Это высокорисковая вещь, в которую бизнес никогда не пойдет. Когда мы говорим о горизонте стратегического планирования прикладных НИРов в районе 7 лет, то ни у кого в бизнесе таких бюджетов нет. При этом НИР может дать и отрицательный результат».

Герой Социалистического Труда, академик Евгений Федосов, научный руководитель ГосНИИАС, ведущей научной организации страны по созданию систем авиационного вооружения, рассказал три истории из своего богатейшего опыта, которые наглядно продемонстрировали, как постепенно деградировала связь прикладной науки и промышленности.

«Могу привести несколько конкретных примеров из времен СССР. Первый касается появления оружия с лазерной подсветкой. С чего все начиналось. Когда Прохоров и Басов в 1964 году получили Нобелевскую премию, мы задумались, как можно использовать лазеры в боевой авиации. Дело в том, что наземные цели – неконтрастные. Их трудно обнаружить и выделить на фоне земли. А когерентное излучение позволяет «окрашивать» цель. В это время как раз создавалась ракета Х-23 с радиолокационной головкой самонаведения, и мы договорились, что ЦКБ «Геофизика» возьмет на себя создание собственно лазера и лазерной головки самонаведения для этой ракеты, а ГосНИИАС проведет общую интеграцию и отработку изделия методом натурного моделирования. Это был только НИР. Но когда новый главнокомандующий ВВС Кутахов в 1969 году во время коллегии задал вопрос о том, что мы делаем в области лазерной подсветки, поскольку американцы в это время уже начали использовать во Вьетнаме лазерные бомбы, то вспомнили о нашем НИРе, который существовал в виде отдельных экспериментальных разработок и каких-то отчетов. Естественно, когда вмешался главком, состоялось решение ВПК, и мы в течение года – это был рекорд – провели ОКР и создали ракету Х-25, причем в двух вариантах: на самолеты типа Су-7 и МиГ-23, где использовались лазерные дальномеры, которые одновременно работали и на подсветку, и разработали систему «Кайра» с лазерным прицелом для Су-24М. Это пример того, как в то время шел процесс реализации от идеи до ее воплощения в образце вооружения».

«Второй пример относится уже к временам, когда создавали МиГ-29 и Су-27. Нам надо было разработать локатор, который мог видеть воздушные цели на фоне земли, а потом и наземные цели. Надо было применить доплеровский метод обработки сигнала, то есть переходить на цифровую технику, использовать процессоры и щелевые антенны, которых у нас в Советском Союзе тогда не было. Радиопромышленность, которая отвечала за это изделие, отказалась от этой работы. Мы ссылались на опыт американцев с самолетом F-18, но нам отвечали, что это нереально, надо идти другим путем. Тогда Шокин, министр электронной промышленности, взялся решить проблему с процессорами и антеннами, и решением ВПК был организован НИР «Союз», в котором наш институт отвечал в том числе и за летный эксперимент на базе Ту-134. Мы получили очень хорошие результаты, но из-за того что радиопромышленность вовремя не подключилась к нашей работе, мы не успели внедрить новый локатор на МиГ-29 и Су-27, а внедрили его только на Су-30. Между окончанием НИРа и внедрением произошел разрыв почти в 10 лет. То есть за 10 лет до появления такого локатора на Су-30 мы имели действующий макет и летный эксперимент, который подтверждал его работоспособность».

«И последний, совсем свежий пример, касающийся авионики. Сегодня нет такого самолета ни гражданского, ни военного, где архитектура цифрового борта не строилась бы по принципу интегральной модульности. Когда закладывали Суперджет, наша приборная промышленность оказалась в сложном положении, потому что почти 25 лет не работала в области гражданской авиации. Пришлось организовать НИР. Наш институт был головным, но 60% или даже 70% всех средств выделили промышленности, а мы организовали кооперацию всех наших приборных фирм, которые занимаются этой темой. В результате НИРа мы создали платформу, но внедрить ее на Суперджет не удалось, поскольку политика Погосяна, мне кажется, была не то что бы порочной, но неправильной. Он пошел по пути кооперации с Францией, с Thales. В результате что получилось: нам начали поставлять платформу с закрытым кодом, к которой прилагалось каких-то там пять рабочих станций для программистов, в то время как у нас в кооперации участвуют десятки организаций и поставщиков и каждому нужны такие рабочие станции. Поскольку код закрытый, мы покупаем эти станции у Франции, а это сотни миллионов долларов, до миллиарда доходит. Я обращался к Погосяну: давайте наряду с французской авионикой сделаем вариант с русской платформой, что повысит общую устойчивость проекта. Но меня не послушали, и мы сели на французскую иглу. А ведь сегодня затраты на разработку цифрового борта составляют 30% от общих затрат на самолет, а стоимость программного обеспечения – это 60% стоимости изделия в современном приборостроении».

Далее академик указал на главную разницу в статусе прикладной науки сейчас и во времена СССР.

«Я помню, когда на МиГ-23 стала трещать конструкция, за это спрашивали в первую очередь со Свищева, руководителя ЦАГИ, а не с Белякова, генерального конструктора ОКБ Микояна, потому что за прочность конструкции отвечал ЦАГИ. Я 33 года возглавлял НИИАС и меня бесконечно трепали на всевозможных коллегиях, а министр Дементьев мне прямо говорил: «Федосов, ты можешь работать по 18 часов в сутки, получать по инфаркту в год, но если у тебя в области авиационных вооружений плохо идут дела, то ты плохой директор, а если работаешь нормально по 8 часов, гуляешь в отпуске по 48 дней, но в промышленности все нормально, то ты хороший директор. За состояние своего направления прямую ответственность нес директор соответствующего отраслевого НИИ. И это было записано в документах. Сегодня этого нигде не написано. Мы вроде как самостоятельно существуем между небом и землей».

В последнее время много говорится о проблемах с поставками электроники из-за режима санкций. Но академик Федосов указал на еще более острую проблему.

«Мы широко используем цифровую технологию при проектировании современных самолетов, но при этом все программы для разработчиков – импортные, купленные, и сейчас мы уже столкнулись с рядом случаев, когда фирмы, которые брали на себя обязательства поддерживать и совершенствовать эти программы, заявляют, что прекращают с нами отношения. Санкции начинают распространяться на самую чувствительную область, на процесс проектирования. А ведь именно это направление у нас в наибольшем упадке. У нас практически нет коллективов, которые занимаются созданием программного обеспечения для инжиниринга».

Артем Аджемов, завкафедры общей теории связи Московского технического университета связи и информатики.

«В 2000 году, за три года до появления «Фейсбука», мы демонстрировали на выставке в Женеве первую социальную сеть, которая называлась «Инфомир». Но проект, который мы показали там, не был реализован, потому что никто не пожелал дать несколько миллионов долларов для покупки более мощных серверов. Тот, кто мог выделить деньги, сказал: «Я не думаю, что найдется хоть один идиот, который будет выставлять свои персональные данные и фотографии на всеобщее обозрение». Через три года появился «Фейсбук» и огромное количество «идиотов» стали участниками этого проекта, хотя первую сеть сделали мы и за три года до «Фейсбука» уже демонстрировали ее. Доказательство этого у нас имеются».

Кирилл Сыпало, первый заместитель генерального директора ФБГУ «НИЦ «Институт имени Н.Е. Жуковского», член-корреспондент РАН.

«Минфином рекомендовано все НИОКР упаковывать в форму инвестиционных проектов, но принципиально важно понимать, что работа по созданию научно-технического задела не является инвестиционным проектом ни с какой точки зрения по очень простой причине: это долговременные вложения, результат которых будет проявляться в течение всего жизненного цикла авиационной и вообще высокотехнологичной техники. Для авиации это 7–10 лет как минимум на ее создание, а потом еще 20 лет эксплуатации. И требовать инвестиционного эффекта от этих работ по меньшей мере смешно». «В настоящее время огромное количество организаций, имеющих различную организационную и правовую форму, занимаются, по крайней мере формально, исследованиями и разработками. Это очень любит использовать в своих данных Министерство образования и науки, утверждая, что мы по суммам, которые страна тратит на исследования и разработки, уже превзошли такие страны, как Великобритания. Но проблема в том, какие организации считать научными. В настоящее время статус государственных научных центров утверждается решением Минобрнауки по предложению самих же организаций, которые претендуют на это звание и связанные с ним налоговые послабления, в частности – освобождение от налога на землю. Статус государственных научных центров должен предоставляться более жестко».

Иосиф Дискин, член Общественной палаты РФ.

«Я думаю, что я здесь единственный из присутствующих, кто держал в руках все 12 томов комплексной программы обеспечения научно-технического прогресса и его социально-экономических последствий, последняя редакция которой вышла в 1988 году. И я также, думаю, единственный, кто прочел все государственные бюджетные программы, которые являлись приложением к государственному бюджету. На этом основании я позволю себе высказать некоторые суждения. В чем проблема: ни одна из наших госпрограмм, за исключением единственной, связанной с авиационной техникой, где записано о необходимости завоевать 15% мирового рынка, не ориентирована на конечный результат. В них написано про создание условий, про обеспечение процесса, про координацию усилий, но никаких конечных ориентиров эти документы не содержат, и это все плохо кончится».

«Когда мы сегодня говорим о приоритетных технологиях, то имеем сто штук программ с непонятным воздействием на технологический потенциал страны. Но имеется же соответствующий международный опыт. Давайте вспомним, что произошло, когда американцы проснулись 4 октября 1957 года? Была введена должность главного научного консультанта президента Соединенных Штатов, главного ученого США, который располагал собственным ученым советом и очень большими финансовыми ресурсами. Ему задали вопрос: какое решение обеспечит технологический рывок Соединенных Штатов? И пришли к одной, подчеркиваю – одной технологической программе: создание лопатки нового поколения. Здесь все это все помнят. И действительно был обеспечен технологический рывок».

Игорь Соколов, академик РАН, директор Федерального исследовательского центра «Информатика и управления», расширил рамку дискуссии до проблем всей отечественной науки.

«Меня сегодняшнее заседание насторожило».

«Мы выделили прикладную науку как самостоятельную научную отрасль. К сожалению, сложилось общее мнение, что есть фундаментальная наука, а есть прикладная. Сегодня о новом законе, касающемся науки и всего такого, мы говорили вскользь и уважительно, а нужно говорить о нем подробно и очень резко. Там это разделение на виды наук еще более усугубляется, причем появляется еще некая промежуточная сущность – поисковые научные исследования. Научные исследования – это исследования, основанные на научном методе познания действительности. Их результат может быть прикладной, а может – фундаментальный. Один и тот же результат может перерастать из фундаментального в прикладной. Разрывать эти понятия нельзя. Иначе у нас Российская академия наук становится пасынком, который никому не нужен. Хотя все институты РАН всегда занимались исследованиями в том числе и в интересах конкретных отраслей, конкретных изделий, и я не называю это прикладной наукой».

«Существует программа развития предприятий оборонно-промышленного комплекса. Из средств этой программы предприятия ОПК в том числе развивают свою экспериментальную базу. Академические институты не имеют права претендовать на эти средства, хотя в Академии наук 33 института входят в реестр прямых исполнителей гособоронзаказа, а больше 100 институтов выполняют работы по гособоронзаказу. И государство с нас с одной стороны требует задел, а с другой не разрешает развивать экспериментальную базу для этих заделов не для гражданских целей. Закон это запрещает. Все мои неоднократные выступления по этому поводу в военно-промышленной комиссии ни к чему не привели. Тем самым мы и в назывном плане, и в финансовом, и по сути выводим за скобки 800 с лишним институтов, которые имеют приставку РАН и в которых на самом деле происходят не только так называемые фундаментальные, то есть в сегодняшней интерпретации никому не нужные исследования, а исследования, которые действительно дают те результаты, которые позволяют получать новые технологии и конкретные образцы техники».

«Если мы всего лишь немножко поругаем этот закон и предложим его как-то косметически улучшить, то это приведет к катастрофическим последствиям для всей российской науки вне зависимости от того, как мы ее будем называть: прикладная, поисковая или фундаментальная.

Это выступление дополнил Андрей Дутов.

«Каждую отрасль в Советском Союзе обслуживал свой государственный научный центр. Их было 68. А их директора, а также часть руководителей ОКБ были членами Академии наук. Это и была связь науки с промышленностью».

Финальная ремарка прозвучала от академика Федосова:

«Я считаю, что Академия наук в результате реформ, которые проходили в последние годы, практически разрушена. В прямом смысле этого слова. Академия оказалась ниже плинтуса. Она оказалась невостребованной в той ситуации, в которой находится страна».