Воспоминания ветерана ПВО Москвы: за 75 лет до С-500

Галина Петровна Воронцова 27 лет проработала в Союзмашпроекте. Так назывался в советское время институт Проектмашприбор, ныне входящий в холдинг НИКС. А до этого были годы учебы в Московском геологоразведочном институте в непростое послевоенное время и война, на которую Галина Петровна ушла в 18 лет добровольцем. С 1942 по 1945 год она служила в ПВО Москвы.

– Галина Петровна, как вы встретили войну?

– Я родилась 10 ноября 1923 года, и в 1941 году как раз закончила школу. Причем это был первый год, как советское государство выпускало 10-е классы, до этого считалось 7 классов достаточно. Я училась в школе №577 в районе Даниловского рынка, а жили мы тогда на Ордынке. Почему-то всю жизнь я была то комсоргом, то парторгом. Если всех выстраивать по росту, то я всегда была самая маленькая, но стоило мне где-то появиться, как тут же меня обязательно кем-то выбирали. Вот и в школе я была комсоргом. Я теперь вспоминаю, как прорабатывала ребят на собраниях за неуспеваемость, и мне так стыдно: они ведь все погибли на войне. Один только парень остался жив: Чернопятов Володька.

После школы я, не думая, почему-то сразу решила стать геологом. Успела получить 20 июня 1941 года документ об окончании средней школы и тут же отвезла их в Московский геологоразведочный институт. А тут война, Молотов выступил по радио. Все школьники тут же пошли в военкомат записываться добровольцами, потому что все были комсомольцы. Но тех, кому еще не было 18 лет, в армию не брали. А вот отца моего буквально через день призвали в армию. Он был шофером. Я еще думала: «Ну ладно, меня возьмут в 18 лет, а чего отца-то берут такого старого, 39 лет». Оказалось, что 39 лет для той войны это не так уж и много.

8 класс. Идет комсомольское собрание. «Всю жизнь я была то комсоргом, то парторгом. Если всех выстраивать по росту, то я всегда была самая маленькая, но стоило мне где-то появиться, как тут же меня обязательно кем-то выбирали», – вспоминает Галина Петровна.

– Сейчас иногда пишут, что на самом деле война не была неожиданностью для советских людей. Все знали, что война будет, и рвались в бой.

– Знаете что, пожалуй, мы, школьники, не знали. Мы только знали, что война – это плохо и лучше, чтобы ее не было. И когда началась война, то для нас это была неожиданностью. Нам всем было по 17 лет и те, кого еще не призвали в армию, помогали защищать Москву: дежурили во время налетов, сбрасывали зажигательные бомбы с крыш. А я дежурила в райкоме комсомола. Однажды мне нужно было заступать в ночь на дежурство, и я на минуточку прилегла, даже ботинки не сняла, а когда проснулась, то поняла, что опоздала. Потом случайно свернула не в тот переулок и еще больше опоздала, а когда дошла, то увидела, что здание райкома разбомбили. И я целый месяц не находила покоя, ждала, что меня вызовут и спросят, почему я опоздала на дежурство. Здание разбомбили не полностью, бомба попала в один из углов, но трое дежурных, которые там были, погибли. И тот парень, кого я должна была сменить, тоже погиб. И я до сих пор себя считаю в какой-то степени виноватой. Но, видно, такая судьба.

10 класс выпуска 1941 года. «Все ребята из нашего класса погибли на войне, один только жив остался», – вспоминает Галина Петровна.

– Как вы попали в войска ПВО?

– Как только началась война, я сразу пошла записываться добровольцем на фронт, но сначала мне отказали, потому что мне еще не исполнилось 18 лет, так что я даже успела полгода проучиться в институте. Призвали меня только в апреле 1942 года и направили в 251-й зенитно-артиллерийский полк, 3-й дивизион, 16-я батарея. Наша батарея стояла в районе Красногорска, в километре от берега речки со смешным названием Банька. Я недавно была в тех местах, сейчас там целый жилой массив построен, открыли метро, а когда-то там стояли наши пушки в полях какого-то колхоза (3-й дивизион 251-го зенитно-артиллерийского полка располагался в деревне Куркино – прим. НИКСа). Мы охраняли участок примерно в 300 м. У нас были 4 зенитные пушки. И таких батарей вокруг Москвы стояло около 200.

Комментарий НИКСа. На самом деле первую крупную победу над немцами во время Великой Отечественной войны советские войска одержали не под Москвой, а над ней. Речь о срыве стратегической воздушной операции по уничтожению Москвы массированными бомбардировками, которую готовил 2-й воздушный флот люфтваффе. Для ее выполнения была создана специальная авиационная группа в составе 300 бомбардировщиков новейших типов Heinkel 111, Junkers 88, Dornier 215. Экипажи были составлены из летчиков с опытом бомбардировки Лондона.

20 июля командующий 2-м воздушным флотом генерал-фельдмаршал А. Кессельринг обратился к экипажам бомбардировщиков: «Вы должны, как это всегда делали над Англией, при благоприятных условиях подойти к Москве на небольшой высоте и точно положить бомбы. Надеюсь, что прогулка для вас будет приятной. Через четыре недели войска победоносного вермахта будут в Москве, а это означает конец войне».

Первый налет состоялся вечером 21 июля 1941 года, ровно через месяц после начала войны. В нем участвовало 222 самолета, которые двигались по двум направлениям на высотах от 3 до 7 км четырьмя эшелонами с интервалом 35-40 минут. В 22.07 в Москве была объявлена воздушная тревога, а в 22.29 прожекторы осветили первые цели. Руководство страны во главе со Сталиным прибыло на командный пункт ПВО Москвы. Командование знало о готовящейся операции, поскольку целый месяц перед этим немцы вели интенсивные разведывательные полеты над Москвой и забрасывали диверсантов с целью установки радио- и световых маяков. А вот для немцев система воздушной обороны столицы оказалась полным сюрпризом.

В ее состав входили 1-й корпус ПВО в составе 6 зенитно-артиллерийских полков среднего калибра (1044 орудия), 1 зенитно-пулеметный полк (336 пулеметов), 2 зенитных прожекторных полка (618 прожекторов), 2 полка аэростатов заграждения (124 аэростата), 2 полка воздушного наблюдения, оповещения и связи (ВНОС) и 6-й истребительный авиационный корпус в составе 31 полка (602 истребителя).

Внезапное воздушное нападение исключали 8 радиолокационных станций и свыше 600 постов ВНОС, развернутых на расстоянии 200-250 км от центра Москвы. 6 зенитных полков организовали вокруг Москвы круговую оборону на расстоянии 28-32 км от центра города. Каждый полк обеспечивал трехкратное воздействие по самолетам противника. На расстоянии 7-8 км перед зоной зенитного огня прожекторными частями организовывалась сплошная световая полоса глубиной 35-40 км, в которых противника встречала истребительная авиация. Зенитные пулеметы и мелкокалиберные пушки размещались в основном на территории Москвы, зачастую на крышах высотных зданий. В радиусе 6 км от центра размещалось кольцо аэростатов. Они перекрывали подступы к Кремлю до высоты 4 км, что явилось полной неожиданностью для немцев, поскольку в Лондоне они никогда не сталкивались с аэростатами выше 2 км. Поэтому прорвавшиеся в небо Москвы самолеты вынуждены были подниматься на большую высоту и сбрасывать бомбы неприцельно.

Первый налет длился пять часов, и все это время над Москвой и Подмосковьем стоял непрерывный грохот бешено работающей зенитной артиллерии. Было сбито 22 немецких самолета, 10% потерь от числа участвовавших в налете бомбардировщиков. И это только те самолеты, что упали сразу. Сколько было повреждено и рухнули на обратном пути – неизвестно. А ведь при налетах на Лондон потери люфтваффе почти никогда не превышали 3%. Но самое главное, что к Москве прорвались только 9 самолетов. На следующий день, 22 июля 1941 года, Сталин в специальном приказе выразил благодарность участникам отражения налета. Это был первый с начала войны приказ Верховного главнокомандующего о поощрении.

Всего же в период с июля 1941 года по апрель 1942 года немецкая авиация совершила 141 массированный налет на Москву, в ходе которых было произведено 8,6 тысяч вылетов. При этом силами ПВО Москвы было сбито 1392 немецких самолета – около 16% потерь. Прорваться и сбросить бомбы на столицу смогли лишь 234 самолета – менее 3%. Для сравнения: годом раньше при налетах на Великобританию немцы совершили 90 000 вылетов, потеряв при этом 3075 самолетов, то есть уровень потерь составил всего 3,4%.

Летом 1942 года люфтваффе предприняло еще несколько безуспешных попыток бомбить Москву, но с осени 1942 г. к столице летали только самолеты-разведчики на большой высоте. Благодаря этому командование получило возможность с весны 1942 года начать массовую замену в боевых расчетах ПВО Москвы мужчин, которые отправлялись в войсковые части, на девушек.

На этой фотографии – очередной налет немецкой авиации на Москву летом 1941 года. Видны трассеры от средств ПВО и след осветительной бомбы, сброшенной немцами для подсветки целей. Картины, которые совсем недавно можно было наблюдать в небе над Багдадом и Белградом, в принципе мало отличаются от этой. Так что уроки организации ПВО Москвы в 1941 году актуальны до сих пор.

– В чем конкретно состояла ваша задача?

– Батарея состояла из 50 примерно человек, и 9 из них сидели за специальным прибором, который назывался ПУАЗО-3, прибор управления зенитно-артиллерийским огнем. С его помощью мы могли визуально поймать и вести любой самолет, выдавая данные целеуказания расчетам орудий. Наводчики орудий при этом совершенно не видели самолет, по которому стреляли. Они видели только показания приборов и должны были ствол направить таким образом, чтобы совместить перекрестья на своих приборах.

Наш прибор был такой большой, что его возили на 2-тонном прицепе за грузовой машиной. Вокруг этого прибора сидело 9 человек девчат по номерам расчета. При этом мы могли заменять друг друга. Я могла работать номером один и номером два. Этот прибор тогда только появился в войсках, на нем никто еще не умел работать. И вот его впервые доставили к нам на батарею. Первый месяц мы до него даже не дотрагивались, нам только теоретически рассказывали, как на нем работать, а потом вдруг неожиданно оказалось, что батарее надо стрелять, и мы все четко сели каждая на свое место и начали работать.

Прибор управления артиллерийским зенитным огнем представлял собой электромеханический компьютер, решавший задачу встречи самолета и снаряда в режиме реального времени. Без такого прибора стрелять «на глаз» по скоростной или высотной воздушной цели было совершенно бесполезно.

Комментарий НИКСа. ПУАЗО-3 – это прибор управления артиллерийским зенитным огнем. Представлял собой сложное электромеханическое вычислительное устройство, своего рода компьютер, решавший задачу встречи самолета и снаряда с учетом скорости, высоты и направления полета цели, а также баллистических свойств снаряда, атмосферных условий и ветра. По сути, прибор представлял собой огромный арифмометр, исходные данные в который вводились путем вращения соответствующих шкал, а «вычисления» производились с помощью сложной системы валов, шестерен и передач. Приборы такого типа изначально разрабатывались в качестве средства управления огнем корабельной артиллерии. Это были громадные устройства массой свыше 10 т. В первой половине XX века именно они определяли огневую эффективность кораблей, так же как сегодня эффективность боевой техники определяет электроника. Создание такого прибора в 1930-е годы стало чрезвычайно сложной задачей для промышленности СССР, потребовавшей организации новой отрасли прецизионного машиностроения. ПУАЗО-3 предназначался для управления наземной зенитной артиллерией. Данные с него, включая углы наведения и время задержки взрывателя снаряда, по проводам передавались прямо на принимающие приборы зенитных орудий, по показаниям которых наводчики производили прицеливание. Один прибор мог управлять огнем целой батареи. ПУАЗО-3 был принят на вооружение в августе 1940 г. и на начало войны представлял собой новейшее слово военной техники. Правда, при отражении массированных воздушных атак немецкой авиации на Москву в 1941 году чаще всего применялся не прицельный, а заградительный огонь. Налеты немцы проводили в основном ночью, пытаясь преодолеть зону ПВО небольшими группами самолетов, действующих с разных направлений. Искать отдельные цели в таких условиях было затруднительно, поэтому на защищаемом направлении просто создавалась стена огня в небе. Такой метод требовал огромного расхода снарядов, но был эффективен, поскольку оказывал столь сильное психологическое воздействие на немецких летчиков, что заставлял большую их часть отказываться от дальнейшего выполнения задания.

Схемы из учебного пособия по артиллерии 1953 года.

– Часто приходилось стрелять?

– В 1942 году немцев уже далеко отогнали от Москвы, массированные налеты прекратились, но отдельные попытки проникновения в небо Москвы продолжались еще долго, поэтому наша батарея стояла на этой позиции до самого окончания войны. Стреляли редко, но каждый день тренировались. И до самого конца войны нам категорически запрещалось фотографировать наши пушки. Только через много лет после войны увидела в музее это орудие и смогла сфотографироваться с ним. Это были зенитные орудия калибра 85 мм.

85-мм зенитная пушка образца 1939 года 52-К была самым мощным зенитным артиллерийским орудием Советской армии. Она могла поражать цели на высоте свыше 10 км.

Комментарий НИКСа. 85-мм зенитная пушка 52-К образца 1939 года считалось орудием среднего калибра, но это было самое мощное артиллерийское средство советского ПВО, своего рода С-500 того времени. Самыми массовыми зенитными орудиями Красной Армии в предвоенный период были пушки 76 мм, созданные на базе немецкого проекта Rheinmetall 1931 года, но расчеты показывали, что их конструкция может выдержать увеличение калибра до 85 мм, что значительно повышало боевые возможности. В результате 52-К била на 1 км выше, чем орудие 76 мм (10230 м против 9250 м). Каждый, наверное, слышал о знаменитой немецкой зенитке 88 мм, которая одна могла справляться с Т-34 в 1941 году, а потом устанавливалась в качестве танкового орудия на «Тиграх». Наше 85-мм орудие ни в чем не уступало распиаренному сопернику. Батареи этих пушек в критические дни битвы за Москву устанавливали для стрельбы прямой наводкой по немецким танкам, и они могли своим выстрелом срывать с них башни. В 1942 году только 52-К могло поражать «Тигры» с дистанции в 1 км в лоб, в то время как пушки 76 мм давали лишь 30% вероятности поражения при стрельбе в борт с 300 м. А затем на основе 52-К было разработано танковое орудие для Т-34-85, ИС-1 и Су-85, техники, которая брала Берлин.

– Приходилось ли видеть, как падают сбитые вами самолеты? Радовались этому?

– Мы видели, что сбили, но не радовались раньше времени, потому что не всегда знали, чей мы сбили самолет, наш или немецкий. Был такой случай. Самолет почему-то летел без опознавательных сигналов, хотя должен был дать соответствующие сигналы – два синих, три красных или что-то в этом роде, чтобы зенитчики знали, что летит свой. При этом самолет Пе-2 был очень похож своими контурами на немецкий Dornie 215. Мы этот самолет сбили. Оказалось, что это наш Пе-2. Причем даже точно не было известно, какая именно батарея его сбила, но наш комбат был разжалован и сослан в штрафбат.

Девушки-зенитчицы перед демобилизацией из армии в июне 1945 г.

– Что-то еще запомнилось из военных лет?

– Мы жили на Ордынке, от места службы было не так уж далеко, и в конце войны меня уже стали отпускать в увольнительное на сутки, так что была возможность бывать дома. Во время одной такой поездки в 1944 году даже успела расписаться с мужем.

– Как вы познакомились?

– Мы с ним служили в одной батарее. И не столько я его знала, сколько он знал меня. Мои девчата из расчета стали говорить, что капитан Воронцов приходит и смотрит только на Галю Ермакову, это была моя девичья фамилия. А я думаю: «Надо же хоть поглядеть на этого парня, про которого они говорят». Ну я подошла к нему и спросила: «Вы Воронцов? Это вы приходите?» «Я прихожу»… Я пошла на фронт в 18 лет, и до этого ни с какими парнями не встречалась, даже не целовалась, и точно таким же был лейтенант Иван Григорьевич Воронцов. Их призвали из техникума, и всего после полугода подготовки сделали офицерами. Потом он стал капитаном, майором, командиром батареи. Мы с ним поженились в 1944 году. Пошли и просто расписались в ЖЭКе в один день. Тогда не надо было в очереди стоять, ждать чего-то. Приходишь и говоришь: «Хотим расписаться». «Давайте документы». Вот и все.

Иван Григорьевич, к сожалению, рано умер, в 35 лет, в 1957 году. Были соревнования в части, 27 марта, снег лежал, и, видимо, как это сегодня называют, день был какой-нибудь магнитный. Все говорили: «Я плохо себя чувствую, можно я не побегу». И когда он подошел и сказал, что плохо себя чувствует, ему ответили: «Да у вас никого не осталось. Нет, ты побежишь». Он побежал и на лыжне с ним случился инфаркт. Похоронили его на кладбище в Переделкино, недалеко от могилы Пастернака.

Время было военное, и хотя молодые люди служили в одной части, времени на романтику не оставалось, а об эсемесках, мессенджерах и чатах в те годы еще даже не мечтали, так что приходилось восполнять недостаток общения обычными письмами. Вот как начиналось одно из них, написанное Иваном Воронцовым: «5 часов утра, 28 сентября 1942 года. Только что получил твое письмо. Интересно! У меня тоже такое настроение, как у тебя. На душе становится радостно и весело только тогда, когда поговоришь с тобой наедине. Тут словно все выходит накипевшее и наболевшее и становится легко. Но таких удобных моментов у нас бывает мало. Нам нужно, по крайней мере, не меньше 8 часов, чтобы все переговорить, а у нас личное время всего 3,5 часа».

– Как сложилась ваша жизнь после войны?

– Демобилизовали меня в июле 1945 года, но мы продолжали жить с мужем в военном городке в Баковке. В том же 1945 году у нас родился сын. Я тогда уже снова была студенткой. Так, с ребенком на руках, и закончила институт. Как я уже говорила, до войны я успела поступить в Московский геологоразведочный институт и даже отучилась там полгода, после чего ушла на войну. Вернулись в институт лишь 8 человек. Нас приказали собрать в одну группу и сразу зачислили на второй курс, списав все долги по несданным экзаменам.

Галина Петровна Воронцова, главный геолог Союзмашпроекта, руководит сбором проб грунта.

– Как вы попали в Союзмашпроект?

– Просто по распределению после института. В то время Союзмашпроект располагался в здании практически прямо на проспекте Мира, возле Рижского вокзала, около моста, а за мостом было кладбище. Номер дома забыла, но он еще стоит, и когда мимо проезжаем, каждый раз вспоминаем, что здесь размещался институт до переезда на Звездный бульвар.

Дали оклад 90 руб. как молодому специалисту. Кто-то ворчал: «Ждали мы, ждали геолога, а нам бабу прислали». Но все ребята меня слушались, меня даже удивляло, что если кто-то хотел что-то плохо сказать, что геологией у вас там командует баба, то мои ребята всегда давали отпор. Потом я стала главным геологом и парторгом института. Во время войны я стала кандидатом в члены партии, а в партию вступила уже во время учебы в институте.

Приходилось нелегко. В 1951 году у меня родилась дочь, как раз когда я пришла в Союзмашпроект. А тогда женщинам не разрешали сидеть дома с ребенком больше чем три месяца после родов. Есть у тебя молоко, нет, но приходилось грудь перевязывать, потому что как ты будешь своего ребенка кормить, если ты целый день на работе. Поэтому купили в Баковке козу, чтобы было молоко для ребенка. Уже потом нам дали половину коммунальной квартиры от Союзмашпроекта на улице Комарова.

Часто посылали в командировки, брать пробы грунта на месте будущего строительства. На Тульский оружейный завод, в Ижевск, на Красногорский оптический завод, а иногда приходилось ехать далеко, например, на Дальний Восток, на Зею. Детей деть было некуда, поэтому таскала кого-то с собой. Экспедиции были по три, по шесть месяцев. Нас обычно селили в гостинице. Однажды повезло, оказался детский садик напротив. Ребята мои пошли и спросили: «Не возьмете?» В итоге я сына сдавала в детский сад, а потом ребята, кто первый с работы приходил, забирали его, прямо как обязанность какая-то. Потом сын говорит: «Можете меня не водить, я теперь сам дорогу знаю». Так мы и ходили, я на работу, а он – в детский сад.

Или, помню, послали в Среднюю Азию, куда-то за Ташкент, а там меня не встретили с поезда, хотя обещали. Куда идти, не знаю, а уже ночь. Смотрю, все узбеки расстилают газеты и ложатся спать. Я на них посмотрела, тоже расстелила газетку и тоже легла. Поскольку я служила в армии, то для меня это было абсолютно не новость. Только наутро машину за мной прислали, извинялись.

27 лет, до самой пенсии, я проработала в Союзмашпроекте, а потом еще 17 лет на пенсии работала медстатистом в поликлинике. Всегда, с молодости активно занималась общественной работой, кем только ни была – агитатором, комсоргом, парторгом, народным заседателем в суде, – никогда не отказывалась. 15 лет участвовала в работе Совета ветеранов Сокольнического района. Я работала всю жизнь, поэтому сейчас получаю, конечно, максимум пенсии, и как участник войны, и за трудовой стаж, – 54 тысячи.

Галина Петровна Воронцова рядом с орудием, возле которого прошла ее молодость. Спасибо всем ветеранам за мирное небо над нашей головой.

– Какой наказ вы можете дать современной молодежи?

Да ну вас с такими вопросами (машет рукой). Я сына и дочь вырастила, оба, как и я, получили высшее образование, внуков тоже заставила учиться. У меня двое внуков, правнуков трое, праправнуков трое. Нам говорили: воспитывайте новое поколение. Вот я своих детей и воспитала.

Холдинг НИКС – это сеть из более чем 100 магазинов цифровой техники по всей России; это инжиниринговый центр по проектированию высокотехнологичных производств «Проектмашприбор», на 75% принадлежащий компании НИКС и на 25% – Госкорпорации «Ростех»; это нанотехнологическая лаборатория, в стенах которой разработаны и изготовлены сканирующие туннельные микроскопы, исследуется квантовый электронный транспорт в металлических наноструктурах, ведутся работы по квантовым вычислениям; это агропромышленный комплекс «Тюринский» площадью 19 800 га в Тульской области, который по производительности труда сопоставим с немецкими фермерскими хозяйствами.

Читайте также:

Ветеран ВДВ рассказал об Афганистане

Выше гор могут быть только люди.

Не европарламентские выражения

Если он не свинья, то кто же?

Куда делись наши танки в 1941 году?

Ответ на этот вопрос удивительно прост…